Пусто в покое моем. Один я сижу у камина,
Свечи давно погасил, но не могу я заснуть,
Бледные тени дрожат на стене, на ковре, на картинах,
Книги лежат на полу, книги я вижу кругом.
Книги и письма! Давно ль вас касалася ручка
младая?
Серые очи давно ль вас пробегали, шутя?..
Никогда ни с кем ему не было так интересно. (А было ему уже за тридцать, а сколько ей – кто же знает?) В его кругу таких таинственных женщин не было ни одной. У него тоже была тайна, и некому было открыться: что на самом-то деле, по призванию, он не чиновник, а художник!
Однако же покамест служил, и роман шел с перерывами. Свидание – письмо, свидание – письмо. Г-жа Миллер сохраняла суверенитет. Летом взяла и укатила из Петербурга в Пензенскую губернию, в Смальково, к своим.
Заскучав, совершила увеселительную поездку в Саратов – с подругой, с одним из братьев и с подвернувшимся кстати Григоровичем. Который даже и на старости лет рассказывал всем, кому не лень было слушать, как он «употребил ее, когда она сидела на качелях».
– Дорогой употреблялись страшно, до изнеможения. Она была необыкновенно страстная и все просила нового.
Но тут будто бы случилось так, что он заболел, и компания оставила его – в Нижнем, что ли. А когда он выздоровел и вернулся домой, а оттуда помчался к Бахметевым, – m-me Миллер встретила его прохладно и рассеянно. Была грустна, пожаловалась на слабость.
– У ног ее сидел граф Алексей Константинович Толстой. Я не хотел мешать, и мы расстались.
Свобода последнего слова.