Вместо автобиографии или почему я пишу стихи
Мучаюсь... Мучаюсь, как школьник, застигнутый врасплох, не готовый к теме классного сочинения. Перебираю варианты «умных» ответов; заискиваю перед «сестрой таланта»; зову на помощь великих; поворачиваю свою жизнь и так и эдак; зачем-то вытаскиваю из потаенных уголков своей памяти смущенные, все в цветастых заплатках, впечатления беззаботного детства и беспечной юности... а на бумаге все равно получается какая-то выжимка, будто отчет в любви: во-первых... во вторых... Упрямо возвращаюсь в сегодня, но прошлое, показавшись только краешком, уже увлекает меня за собой, как отливная морская волна непривязанную лодку. А, может, довериться ей? Стихии легче находят общий язык.... Никак не отпускают меня первые мои влюбленности и первые разочарования; давно снесенный барак на улице Горького – с дощатыми «сарайками» напротив, черниковская коммуналка в сталинском доме на радующемся каждой машине перекрестке Льва Толстого и Кольцевой. Я возвращаюсь, как блудный сын, в начало шестидесятых, в нашу однокомнатную «хрущевку», вхожу в квартиру номер сорок три, окна которой почти в упор разглядывают поросшие дикой травой искусственные увалы будущего стадиона «Нефтяник». Мысленно раздвигаю плечом неотбеленные льняные шторы маминой вышивки, развешенные в алькове комнаты. Присаживаюсь на видавший виды сундук, наполовину загромождающий крохотную кухоньку, слышу, как тикают над головой наши, вечно куда-то спешащие ходики, даром что с гирьками на цепочке; я почему-то хочу проверить не открывавшийся пол века газовый кран над плитой «Башкирия» первого поколения выпуска, на которой стоит, как броненосец «Потёмкин» на якоре, тяжелый, чугунного литья утюг, температура нагрева которого определялась просто – по шипению прыгающих шариков слюны на его подошве... Я многого не успеваю вспомнить, я о многом не договариваю, я знаю, что каждая мелочь, каждый миг этого утерянного мира связан невидимой нитью с моим поэтическим будущим и потому так важен. Но голос, неслышный голос, голос, которому невозможно не подчиниться, не оставляющий сомнений в силе своего права, заставляет меня поторапливаться, как бы опасаясь встречи с законным хозяином жилища. Я выхожу спиной, разглаживая взглядом самотканые дорожки и половички на крашенном в яичный желток полу. Закрываю незнакомую дверь с косо прибитой табличкой «Здесь был рай»... И вновь обживаю боковые полки плацкартных вагонов поездов дальнего следования; глотаю леденцы в ревущих белугой самолетах; влюбляюсь в североморские суровые фиорды и владивостокские тихие бухты; валяюсь на общежитских койках с казенными простынями; наяриваю «морзянку» на трескучем, как дрозд, телеграфном ключе; растягиваю тугие меха – «на всю катушку, на всю железку» – казанской хромки на домашней гуляночке вскладчину с родней... Господи, все еще живы, здоровы, молоды... Да было ли это?!.. Снова – во сне ли, наяву – привиделась мама, рукодельница моя, вечно хлопочущая, то за подольской швейной машинкой, то с юрким веретешком на подоле, то с самодельной прялкой или с вышивальными пяльцами; матушка, «песельница» моя, со своими деревенскими да мардасовскими воронежскими частушками на любой случай под нехитрую балалайку минорного строя с треснутым нижним порожком. Знаю, как берегла она каждую рабочую отцовскую копейку, а ведь на стадионный концерт до смерти любимой Лидии Руслановой дважды ходила, и за билеты переплачивала, и о деньгах думать не думала... (Ах ты, душа моя!)... Вдруг встала перед глазами поездка на катере (мне лет семь) в деревню Ямскую. Всю свою жизнь тосковала мама по кушнаренковской родине... «Уедем в деревню! Там и болячки мои заживут», – частенько говаривала она отцу, будто сама верила в чудо невозвратного... Вот уже спускаюсь по мокрому трапу прямо в бельскую щекотную воду до колен; вот уже слышу подсевший, с расставальной слезой, голос двоюродной бабки Натальи (родных бабушек и дедов у меня не было): «В после-э-э-э-дний нонешний денечек гуляю с вами я друзья. А за-а-а-а-втра...» И было завтра, но уже без маминой тетушки Наталии... Время щедро одаривает нас, для того, чтобы по-хозяйски забрать, как свое, все, что захочет и когда вздумается...
Постой, да о чем ты?.. Почему ты пишешь стихи?..
«Нет уж, понеслись под горку, – отпускай удила», – отмахиваюсь опять от вопроса в лоб, как от назойливой мухи. Вновь читаю, семнадцатилетний, с карманным фонариком, до первых петухов, «Преступление и наказание» Достоевского, чтобы выплеснуть горячее, как крутой кипяток, чувство на уроке литературы, прихватив заодно и переменку. Снова распеваю в крытой толем, почерневшей от дождей беседке, дворовые песенки под ленинградскую восьмирублевую семиструнку. А вот уже стою, переминаясь с ноги на ногу, с синюшным трехзначным номерком, намалеванным химическим карандашом на левой ладошке, в магазинной очереди, выходящей прямо на шумную Первомайскую... «Всё равно никогда не покину ни своих, ни арбатских дворов…»
Зачем тебе писательство?..
«Случайно на ноже карманном найди пылинку дальних стран...» Откуда это эхо? Ведь не сыскать уже той барнаульской солдатской записной книжечки с переписанными от руки блоковскими стихами, продолженными моими виршами, без всякой оглядки: «Когда в карауле стою с карабином, а в небе прозрачном, глубоком и синем...» Не найти теперь моего блокнота со строчками Рождественского, Есенина, Окуджавы, как не вернуть и тоненьких, как школьная тетрадь и таких же примерно по цене, книжечек поэзии, которые покупали мы с братом в газетных киосках в далеком шестьдесят седьмом...
Вновь, возвращаясь к теме выбора писательской стези, спрашиваю себя, есть ли связь между твоей тягой к чистому листу и парой утерянных по собственному небрежению писем старшего брата, тогда еще молоденького лейтенанта, невольно пристыдившего мою «рифмованную романтику» есенинскими стихами о матери?..
Как тут ответить? Наверное. Но есть то, что я знаю наверняка: не будь моей встречи со Словом, тем, что было вначале (а она случается, так или иначе, всегда случается у томящихся духовной жаждой… Как Александр Сергеевич умолял брата Льва в своих письмах из Болдино: «Библию, пришли Библию!»), не было бы у меня права на слово поэтическое.
Следующая запись: Мой перевод стихотворения Гульнур Якуповой
Лучшие публикации