
Ирина Неделяй
Лопе де Вега, или Новогоднее происшествие с Зинаидой Г.
Зинаида Григорьевна работала уборщицей в детской школе искусств. Она не любила это место работы. «Все какие-то странные», - высказывалась она про работников школы. «Родители тоже…, - говорила она, - натопчут как ослы. Дети, те вообще...»
До этого Зинаида Григорьевна работала на заводе. Монтажницей. Ходила на работе в серо-синем халате. Два выходных. Заводская столовая. Всё ей нравилось на заводе, но... «Пошли сокращения», - сообщала она интересующимся.
На преподавателей школы она смотрела строго и неодобрительно. Про интересы свои говорила чётко и ясно: «Дача у нас близко к городу. Лес. Речка. Картошку сажаем».
Про духовную жизнь Зинаиды Григорьевны было известно только то, что она очень не любила мультфильм «Ёжик в тумане». «Ненавижу я этого ёжика в тумане, - говорила она. - Муть зелёная!» Молодая и нежная режиссёрша самодеятельного театра Светлана Захаровна, шарахалась от уборщицы, услышав в очередной раз про ёжика, как лошадь шарахается в сторону от дороги, почуяв запах волка. Школа искусств жила своей жизнью, а Зинаида Г, как её называли за глаза, - своей. Когда на вечеринках коллектива по случаю праздников, скромная и грустная гитаристка и преподавательница музыки Наталья Ивановна пела, опустив глаза долу, про то как «не сойдутся на земле две дороги та и эта…», некоторые чувствительные коллеги нервно оборачивались на техническую комнату, где стояли швабры и вёдра Зинаиды Г.
Так и протекала жизнь в этом учебном заведении. Каждый занимался своим и любил и ненавидел своё. Преподаватели живописи и рисунка рисовали с детьми пирамиды и пальмы Нила под завывающую за окном вьюгу. Режиссёр самодеятельного театра ставила несколько адаптированного Лопе де Вегу с их родителями. А Зинаида Г мыла за ними всеми пол и ворчала себе под нос то про ёжика - муть зелёную, то про пролитые на пол краски.
За Зинаидой Г обычно ввечеру заходил строгий муж. Это был худой высокий мужик в шапке ушанке и незамысловатой мешковатой куртке неровного темного цвета, с папиросой в углу рта и со злобным и несколько бандитским выражением на сером лице. Зинаида гордилась мужем и его любовью к ней и детям. То, что в этой любви было что-то героическое, никто в школе не сомневался. Зинаида была некрасивой женщиной, большой и полной, с отёчным невыразительным лицом, и поэтому любовь к ней мужа казалась всем простым доказательством того, что чудеса случаются.
Но вот как-то вечером, зимним и морозным, Зинаида, моя пол в коридоре заведения, неожиданно для всех разрыдалась. Она начала тихо всхлипывать, затем, не в силах сдержать себя, остановилась посередине коридора и, опершись на ручку швабры, разрыдалась. Все преподаватели, свободные от уроков, устремились к ней с изумлением и смятением в лицах. Некоторые же из них, пораженные этим зрелищем как громом среди ясного неба, наоборот замерли в коридоре как завороженные и захлопали глазами, не веря в реальность происходящего.
Зинаида была усажена на стул в пустом кабинете, свободным в этот час от занятий, и напоена чаем. Просморкавшись в платок и выпив чаю, она поведала о страшном своем горе. Оказалось, что муж покинул её и ушёл к любовнице. Это сообщение потрясло многих в заведении. Всё в нем было экзотично. И то, что Зинаида произносит такие слова, не идущие совершенно к её облику и жизни, и то, что именно этот - невзрачный и простой мужик, оказался подвержен страстям, как какой-нибудь режиссёр или актёр, и то, что он мог вообще завести какую-то любовницу. Всё это было весьма странным. Зинаиду успокаивали, утешали и подбадривали, но она была совершенно разбита. Когда она ушла домой, недолюбливавшая её режиссер детских утренников Наталья Станиславовна ехидно сказала: «Бедная, даже и не утешиться ей никак... Вот посмотрела бы она сейчас «Ежика в тумане» и утешилась, а теперь - никак... Пойдет смотреть в миллиардный раз свою «Свинарку и пастух», а в ней какое утешение?!» Все зашикали на ехидную коллегу и разошлись по домам, так как дело уже шло к ночи.
После этого случая жизнь в заведении, на первый взгляд, потекла в прежнем русле. Так же суетились режиссерши новогодних детских праздников, которые приближались и наводили на детей веселье, а на взрослых ужас и какую-то психологическую усталость.
Все жаловались друг другу на отсутствие денег, полное разорение и безумное ожидание детьми подарков от разоренных родителей.
Зинаида ни на что не жаловалась и перестала ворчать. Она как каменная баба останавливалась иногда, задумавшись, со своей шваброй посередине коридора школы и смотрела гипнотически прямо перед собой. Что она созерцала своим внутренним взором, никто не знал. Все жалели её, но сказать ей в утешение было нечего.
До этого дня никто не подозревал в ней души и сердца, но теперь, глядя на её муки, муки простого человека, у всех вдруг возникло к ней тёплое чувство, не смотря на прежние разногласия насчёт Ежика.
Иногда преподаватели, распивая чай в небольшой директорской, делились размышлениями насчёт горя Зинаиды. Обсуждали, что её больше всего тяготит - то, что скоро весна, надо будет копать огород и, соответственно, возить на дачу тяпки и лопаты или душевное одиночество. Некоторых интересовала личность любовницы мужа, и они пытались создать её мысленный портрет. Иногда дело, как ни странно, кончалось общим весельем, как это часто бывает на сборищах, посвященных какому-нибудь грустному поводу.
Например, одна из режиссёрш Светлана Захаровна решила составить портрет любовницы мужа Зинаиды «от противного». Если Зинаида была полной, то, следуя этой логике, любовница должна быть худой, и всё в этом духе. Успокоилась она только тогда, когда составила, наконец, ее полный портрет. Соперница Зинаиды, в представлении Светланы Захаровны, была помесью между Одри Хёпберн и Клаудио Кардинале. Не все в заведении, однако, были знакомы с Кардинале, но Хёпбёрн знали все и поэтому долго смеялись, представив Зинаидиного мужа в его куртке чёрного цвета, шапке-ушанке из серой овцы и с вечной его папиросой на нижней губе, под руку с Одри.
Когда же речь зашла о том, как помочь Зинаиде, то ни одна идея не показалась жизнеспособной по отношению к ней. Большинство предложений сводились к тому, что надо «улучшить» Зинаиду, «сделать» её облик красивым. Но никакой реакции у коллектива, кроме как отчаянного махания руками в смысле «никаких шансов», эти предложения не вызвали. Следующее предложение было «клин - клином вышибают», то есть предлагалось «познакомить» Зинаиду с каким-нибудь одиноким мужчиной. Но все известные коллективу одинокие мужчины были слишком интеллигентными и представить, что кто-нибудь из них может увлечься Зинаидой, было совершенно невозможно. Так этот вопрос и завис в воздухе и стал висеть невидимо в коридоре заведения, вместе с бумажными огромными снежинками и шариками символизирующими приход Нового Года.
Однажды вечером, когда благодарные родители уже увели своих отпрысков с новогодними картинами, нарисованными гуашью на бумаге, и подростки с гитарами разошлись по домам, а педагоги в директорской начали обсуждать сценарий новогоднего утренника для самых маленьких посетителей заведения, в помещение зашла серая Зинаида. Она зашла в директорскую прямо как была, со шваброй и пустым ведром с тряпкой в нём. Ей серая шерстяная кофта, вязанная из какого-то козла, топорщилась козлиной длинной шерстью в разные стороны, наэлектризованная то ли мытьём полов, то ли мыслями Зинаиды. Серая шерстяная юбка обтягивала её мощный живот и простиралась уныло до самых голенищ видавших виды чёрных сапог местного производства с толстыми уродливыми, но «устойчивыми» каблуками. На голове у Зинаиды была вязанная крупно серая беретка.
Зинаида стояла в дверном проёме, в контражуре света, мощная и монументальная, как архангел Михаил, или сибирская Жанна д’Арк. Все притихли, как притихают в кино в сцене, где один из героев вот-вот произнесёт что-то трагическое типа: «Началась война» или ещё что-нибудь ужасное в этом роде.
Зинаида, тяжело ступая, зашла в кабинет и прямо как была, с ведром и шваброй в руках, опустилась на подставленный ей стул. В тяжёлой и мрачной тишине раздался её необычно тихий голос:
- Кто-нибудь у нас гадать умеет?
- В каком это смысле? - ехидно начала режиссёрша Наталья Станиславовна, но её одёрнули, неинтеллигентно и грубо пнув по ноге.
- Нет больше сил, - сказала Зинаида. - Я не сплю и не ем. Мне надо знать, что будет.
- Ну, мы вас, конечно, понимаем Зинаида Григорьевна, у нас как видите, очень хороший и понимающий коллектив, но видите ли мы всё таки учебное заведение, а не..., - начала было говорить официальным тоном директор, но осеклась, наткнувшись на глаза Зинаиды.
Светлана Захаровна, боявшаяся Зинаиду как лошадь волка, вдруг заёрзала на своём стуле,
- Дорогая Зинаида Григорьевна, - тихо и интеллигентно начала режиссерша, любившая Ёжика в тумане и Лопе де Вегу. - Я знаю один метод. Он довольно известен. Вы и сами его наверняка знаете... Мы все можем объединить свои усилия и спросить некоторых личностей о вашей будущей участи, но для достижения результата надо несколько смелых людей и круглый стол...
Преподаватели школы искусств оцепенели и уставились на режиссёршу.
Директорша попыталась возмутиться.
- Я вас очень уважаю, Светлана Захаровна, но вы что такое имеете в виду? Вы, может, намекаете..., - тут она остановилась, и изумлённая своей догадкой, как и все прочие остолбенело воззрилась на режиссёршу.
Режиссёрша сидела, опустив глаза, и блуждающая улыбка озаряла её вдохновенное лицо.
Директриса вскочила со стула и нервно закрыла дверь в директорскую.
- Светлана Захаровна, - быстро заговорила она, спазматически сжимая руки у груди, - вы представляете, что будет, если слухи просочатся к начальству?
При этих словах директриса закатила глаза под потолок и снова взглянула на режиссёршу.
Та молчала, нежно и со значением глядя на Зинаиду.
Расходились молча.
На следующий день Зинаида мыла пол с более оптимистичным видом. Вместо тяжелой серой кофты из неизвестной породы козла с длинными неопрятными локонами, на ней мерцал фиолетовый джемпер с золотым люрексом, из-под воротника которого выглядывала голубая блузка в белый горох. Юбка и сапоги были те же, но берет отсутствовал и на голове Зинаиды виднелись русые барашки завитых на мелкие бигуди волос, а губы были накрашены морковной помадой.
Во время перерыва в работе, они с режиссёршей, любительницей Ежика, уединилась в комнатке с вёдрами и швабрами. Коллеги, замученные новогодними праздниками, мало обращали внимания на окружающий мир. Они как безумные что-то подшивали, пришивали, учили какие-то тексты и всячески волновались. Суета стояла такая, что даже внесение в школу круглого столика поздно вечером никто не заметил, кроме директрисы. Она метнула несколько истерический взгляд на Зинаиду, волокущую столик, но ничего не спросила и сделала вид, что ничего не заметила. Она только заметно засуетилась, объявила, что ей надо «уйти пораньше» и скрылась из заведения, даже не придержав дверь за собой. Наружная входная дверь громко хлопнула, вторая дверь, защищавшая заведение от зимнего холода, хлопнула вслед за ней и несколько снежинок радостно взметнулись к потолку заведения, но сразу же упали на пол и растаяли. Круглый столик втащили в компьютерный класс, в котором уже было пусто и тихо и за окном которого тускло желтел фонарь и золотая метель кружилась на фоне синих сугробов.
Несколько преподавательниц с видом загадочным и притихшим провожали последних родителей и их детей. Дверь за последним ребенком закрылась, и свет в заведении погас, оставив во мраке школы нескольких женщин. Зинаида, две режиссёрши, преподавательницы рисования и музыки, все молча и торжественно прошли в компьютерный класс. Шторы на окне плотно задёрнули, и дверь закрыли изнутри на ключ...
На следующий день Зинаида, спокойная и опять очень величественная, как обычно мыла пол. Но внешний вид ее вновь претерпел изменения - на ней были зелёный джемпер и фиолетовая юбка, русые волосы были завиты уже на крупные бигуди и губы накрашены бледно-розовой помадой. Круглый столик исчез из заведения и жизнь продолжалась.
Все последующие дни преподаватели носились как ошпаренные, один утренник сменял другой, дети вручались родителям красные и весёлые, прижимающие подарки в шуршащей бумаге от Деда Мороза к своим платьицам и кофточкам в районе груди. Взрослые приводили и уводили маленьких принцесс, зайцев с длинными ушами, д’Артаньянов и Синдбадов-мореходов, которые бесконечно хотели пить и «в туалет». Обессиленная «Снегурочка» валилась на стулья в директорской и обмахиваясь самодельным веером из бумаги «А4», пила чай, бессмысленно хлопая красными от усталости глазами и хрипло давая распоряжения мужу и детям по телефону.
Все забыли про горе Зинаиды, и даже перемена её внешности не могла привлечь к себе их внимания по причине полной исчерпанности нервных систем работников внешкольного образования.
Но однажды сотрудники все-таки вынуждены были заметить Зинаиду. В один из этих невыносимых праздничных вечеров, когда директор заведения, бессильно волоча ноги к выходу в сопровождении других выбившихся из сил «снегурочек», «дедов морозов», «тётушек вьюг» и «медведей» с баянами, подошла к входной двери, она остановилась как громом поражённая. У внутренней второй двери заведения, что стоит форпостом на страже холодного фронта со двора, вновь стоял муж Зинаиды Г. с папиросой во рту.
Кучка преподавателей остановилась, в изумлении глядя на героя-любовника, который немного сутулясь и жуя папиросу, затравленно смотрел на зрителей.
Первая очнулась режиссерша Светлана Захаровна, любившая Ежика в тумане и Лопе де Вегу.
- Добрый день Анатолий Владимирович! - громко и с улыбкой провозгласила она.
Анатолий Владимирович вдруг засуетился и, прошептав что-то вроде ответа, открыл дверь перед преподавателями, которым ничего не оставалось, как выйти в холодную ночь.
Этот случай больше не обсуждали в заведении, но никто больше не видел на Зинаиде кофту из серого козла, никто больше не слышал ни одного плохого слова про Ежика в тумане, а на полке для всевозможной химии в технической комнатке, где стояли швабры, вдруг обнаружился томик Лопе Де Вега, заботливо помещённый в прозрачную обложку. Стоял он не торцом, как обычно стоят книги на полках, а прямо анфас, прислонённый задней стороной к стене. На обложке томика был видимо портрет Лопе Де Вега. Он был одет во что-то тёмное, но с белым воротничком. Глаза его внимательно смотрели на зрителя. И то, как он смотрел, и то, как этот томик стоял на полке, всё это почему-то напоминало «святую» полку наших бабушек, с иконами праведников и едва теплящимися лампадками.
Но этот томик в заведении тоже не обсуждали, а делали вид, что его никто не видит, также как никто не обсуждал круглый столик и возвращение мужа Зинаиды Г.
Лопе де Вега, или Новогоднее происшествие с Зинаидой Г.
Зинаида Григорьевна работала уборщицей в детской школе искусств. Она не любила это место работы. «Все какие-то странные», - высказывалась она про работников школы. «Родители тоже…, - говорила она, - натопчут как ослы. Дети, те вообще...»
До этого Зинаида Григорьевна работала на заводе. Монтажницей. Ходила на работе в серо-синем халате. Два выходных. Заводская столовая. Всё ей нравилось на заводе, но... «Пошли сокращения», - сообщала она интересующимся.
На преподавателей школы она смотрела строго и неодобрительно. Про интересы свои говорила чётко и ясно: «Дача у нас близко к городу. Лес. Речка. Картошку сажаем».
Про духовную жизнь Зинаиды Григорьевны было известно только то, что она очень не любила мультфильм «Ёжик в тумане». «Ненавижу я этого ёжика в тумане, - говорила она. - Муть зелёная!» Молодая и нежная режиссёрша самодеятельного театра Светлана Захаровна, шарахалась от уборщицы, услышав в очередной раз про ёжика, как лошадь шарахается в сторону от дороги, почуяв запах волка. Школа искусств жила своей жизнью, а Зинаида Г, как её называли за глаза, - своей. Когда на вечеринках коллектива по случаю праздников, скромная и грустная гитаристка и преподавательница музыки Наталья Ивановна пела, опустив глаза долу, про то как «не сойдутся на земле две дороги та и эта…», некоторые чувствительные коллеги нервно оборачивались на техническую комнату, где стояли швабры и вёдра Зинаиды Г.
Так и протекала жизнь в этом учебном заведении. Каждый занимался своим и любил и ненавидел своё. Преподаватели живописи и рисунка рисовали с детьми пирамиды и пальмы Нила под завывающую за окном вьюгу. Режиссёр самодеятельного театра ставила несколько адаптированного Лопе де Вегу с их родителями. А Зинаида Г мыла за ними всеми пол и ворчала себе под нос то про ёжика - муть зелёную, то про пролитые на пол краски.
За Зинаидой Г обычно ввечеру заходил строгий муж. Это был худой высокий мужик в шапке ушанке и незамысловатой мешковатой куртке неровного темного цвета, с папиросой в углу рта и со злобным и несколько бандитским выражением на сером лице. Зинаида гордилась мужем и его любовью к ней и детям. То, что в этой любви было что-то героическое, никто в школе не сомневался. Зинаида была некрасивой женщиной, большой и полной, с отёчным невыразительным лицом, и поэтому любовь к ней мужа казалась всем простым доказательством того, что чудеса случаются.
Но вот как-то вечером, зимним и морозным, Зинаида, моя пол в коридоре заведения, неожиданно для всех разрыдалась. Она начала тихо всхлипывать, затем, не в силах сдержать себя, остановилась посередине коридора и, опершись на ручку швабры, разрыдалась. Все преподаватели, свободные от уроков, устремились к ней с изумлением и смятением в лицах. Некоторые же из них, пораженные этим зрелищем как громом среди ясного неба, наоборот замерли в коридоре как завороженные и захлопали глазами, не веря в реальность происходящего.
Зинаида была усажена на стул в пустом кабинете, свободным в этот час от занятий, и напоена чаем. Просморкавшись в платок и выпив чаю, она поведала о страшном своем горе. Оказалось, что муж покинул её и ушёл к любовнице. Это сообщение потрясло многих в заведении. Всё в нем было экзотично. И то, что Зинаида произносит такие слова, не идущие совершенно к её облику и жизни, и то, что именно этот - невзрачный и простой мужик, оказался подвержен страстям, как какой-нибудь режиссёр или актёр, и то, что он мог вообще завести какую-то любовницу. Всё это было весьма странным. Зинаиду успокаивали, утешали и подбадривали, но она была совершенно разбита. Когда она ушла домой, недолюбливавшая её режиссер детских утренников Наталья Станиславовна ехидно сказала: «Бедная, даже и не утешиться ей никак... Вот посмотрела бы она сейчас «Ежика в тумане» и утешилась, а теперь - никак... Пойдет смотреть в миллиардный раз свою «Свинарку и пастух», а в ней какое утешение?!» Все зашикали на ехидную коллегу и разошлись по домам, так как дело уже шло к ночи.
После этого случая жизнь в заведении, на первый взгляд, потекла в прежнем русле. Так же суетились режиссерши новогодних детских праздников, которые приближались и наводили на детей веселье, а на взрослых ужас и какую-то психологическую усталость.
Все жаловались друг другу на отсутствие денег, полное разорение и безумное ожидание детьми подарков от разоренных родителей.
Зинаида ни на что не жаловалась и перестала ворчать. Она как каменная баба останавливалась иногда, задумавшись, со своей шваброй посередине коридора школы и смотрела гипнотически прямо перед собой. Что она созерцала своим внутренним взором, никто не знал. Все жалели её, но сказать ей в утешение было нечего.
До этого дня никто не подозревал в ней души и сердца, но теперь, глядя на её муки, муки простого человека, у всех вдруг возникло к ней тёплое чувство, не смотря на прежние разногласия насчёт Ежика.
Иногда преподаватели, распивая чай в небольшой директорской, делились размышлениями насчёт горя Зинаиды. Обсуждали, что её больше всего тяготит - то, что скоро весна, надо будет копать огород и, соответственно, возить на дачу тяпки и лопаты или душевное одиночество. Некоторых интересовала личность любовницы мужа, и они пытались создать её мысленный портрет. Иногда дело, как ни странно, кончалось общим весельем, как это часто бывает на сборищах, посвященных какому-нибудь грустному поводу.
Например, одна из режиссёрш Светлана Захаровна решила составить портрет любовницы мужа Зинаиды «от противного». Если Зинаида была полной, то, следуя этой логике, любовница должна быть худой, и всё в этом духе. Успокоилась она только тогда, когда составила, наконец, ее полный портрет. Соперница Зинаиды, в представлении Светланы Захаровны, была помесью между Одри Хёпберн и Клаудио Кардинале. Не все в заведении, однако, были знакомы с Кардинале, но Хёпбёрн знали все и поэтому долго смеялись, представив Зинаидиного мужа в его куртке чёрного цвета, шапке-ушанке из серой овцы и с вечной его папиросой на нижней губе, под руку с Одри.
Когда же речь зашла о том, как помочь Зинаиде, то ни одна идея не показалась жизнеспособной по отношению к ней. Большинство предложений сводились к тому, что надо «улучшить» Зинаиду, «сделать» её облик красивым. Но никакой реакции у коллектива, кроме как отчаянного махания руками в смысле «никаких шансов», эти предложения не вызвали. Следующее предложение было «клин - клином вышибают», то есть предлагалось «познакомить» Зинаиду с каким-нибудь одиноким мужчиной. Но все известные коллективу одинокие мужчины были слишком интеллигентными и представить, что кто-нибудь из них может увлечься Зинаидой, было совершенно невозможно. Так этот вопрос и завис в воздухе и стал висеть невидимо в коридоре заведения, вместе с бумажными огромными снежинками и шариками символизирующими приход Нового Года.
Однажды вечером, когда благодарные родители уже увели своих отпрысков с новогодними картинами, нарисованными гуашью на бумаге, и подростки с гитарами разошлись по домам, а педагоги в директорской начали обсуждать сценарий новогоднего утренника для самых маленьких посетителей заведения, в помещение зашла серая Зинаида. Она зашла в директорскую прямо как была, со шваброй и пустым ведром с тряпкой в нём. Ей серая шерстяная кофта, вязанная из какого-то козла, топорщилась козлиной длинной шерстью в разные стороны, наэлектризованная то ли мытьём полов, то ли мыслями Зинаиды. Серая шерстяная юбка обтягивала её мощный живот и простиралась уныло до самых голенищ видавших виды чёрных сапог местного производства с толстыми уродливыми, но «устойчивыми» каблуками. На голове у Зинаиды была вязанная крупно серая беретка.
Зинаида стояла в дверном проёме, в контражуре света, мощная и монументальная, как архангел Михаил, или сибирская Жанна д’Арк. Все притихли, как притихают в кино в сцене, где один из героев вот-вот произнесёт что-то трагическое типа: «Началась война» или ещё что-нибудь ужасное в этом роде.
Зинаида, тяжело ступая, зашла в кабинет и прямо как была, с ведром и шваброй в руках, опустилась на подставленный ей стул. В тяжёлой и мрачной тишине раздался её необычно тихий голос:
- Кто-нибудь у нас гадать умеет?
- В каком это смысле? - ехидно начала режиссёрша Наталья Станиславовна, но её одёрнули, неинтеллигентно и грубо пнув по ноге.
- Нет больше сил, - сказала Зинаида. - Я не сплю и не ем. Мне надо знать, что будет.
- Ну, мы вас, конечно, понимаем Зинаида Григорьевна, у нас как видите, очень хороший и понимающий коллектив, но видите ли мы всё таки учебное заведение, а не..., - начала было говорить официальным тоном директор, но осеклась, наткнувшись на глаза Зинаиды.
Светлана Захаровна, боявшаяся Зинаиду как лошадь волка, вдруг заёрзала на своём стуле,
- Дорогая Зинаида Григорьевна, - тихо и интеллигентно начала режиссерша, любившая Ёжика в тумане и Лопе де Вегу. - Я знаю один метод. Он довольно известен. Вы и сами его наверняка знаете... Мы все можем объединить свои усилия и спросить некоторых личностей о вашей будущей участи, но для достижения результата надо несколько смелых людей и круглый стол...
Преподаватели школы искусств оцепенели и уставились на режиссёршу.
Директорша попыталась возмутиться.
- Я вас очень уважаю, Светлана Захаровна, но вы что такое имеете в виду? Вы, может, намекаете..., - тут она остановилась, и изумлённая своей догадкой, как и все прочие остолбенело воззрилась на режиссёршу.
Режиссёрша сидела, опустив глаза, и блуждающая улыбка озаряла её вдохновенное лицо.
Директриса вскочила со стула и нервно закрыла дверь в директорскую.
- Светлана Захаровна, - быстро заговорила она, спазматически сжимая руки у груди, - вы представляете, что будет, если слухи просочатся к начальству?
При этих словах директриса закатила глаза под потолок и снова взглянула на режиссёршу.
Та молчала, нежно и со значением глядя на Зинаиду.
Расходились молча.
На следующий день Зинаида мыла пол с более оптимистичным видом. Вместо тяжелой серой кофты из неизвестной породы козла с длинными неопрятными локонами, на ней мерцал фиолетовый джемпер с золотым люрексом, из-под воротника которого выглядывала голубая блузка в белый горох. Юбка и сапоги были те же, но берет отсутствовал и на голове Зинаиды виднелись русые барашки завитых на мелкие бигуди волос, а губы были накрашены морковной помадой.
Во время перерыва в работе, они с режиссёршей, любительницей Ежика, уединилась в комнатке с вёдрами и швабрами. Коллеги, замученные новогодними праздниками, мало обращали внимания на окружающий мир. Они как безумные что-то подшивали, пришивали, учили какие-то тексты и всячески волновались. Суета стояла такая, что даже внесение в школу круглого столика поздно вечером никто не заметил, кроме директрисы. Она метнула несколько истерический взгляд на Зинаиду, волокущую столик, но ничего не спросила и сделала вид, что ничего не заметила. Она только заметно засуетилась, объявила, что ей надо «уйти пораньше» и скрылась из заведения, даже не придержав дверь за собой. Наружная входная дверь громко хлопнула, вторая дверь, защищавшая заведение от зимнего холода, хлопнула вслед за ней и несколько снежинок радостно взметнулись к потолку заведения, но сразу же упали на пол и растаяли. Круглый столик втащили в компьютерный класс, в котором уже было пусто и тихо и за окном которого тускло желтел фонарь и золотая метель кружилась на фоне синих сугробов.
Несколько преподавательниц с видом загадочным и притихшим провожали последних родителей и их детей. Дверь за последним ребенком закрылась, и свет в заведении погас, оставив во мраке школы нескольких женщин. Зинаида, две режиссёрши, преподавательницы рисования и музыки, все молча и торжественно прошли в компьютерный класс. Шторы на окне плотно задёрнули, и дверь закрыли изнутри на ключ...
На следующий день Зинаида, спокойная и опять очень величественная, как обычно мыла пол. Но внешний вид ее вновь претерпел изменения - на ней были зелёный джемпер и фиолетовая юбка, русые волосы были завиты уже на крупные бигуди и губы накрашены бледно-розовой помадой. Круглый столик исчез из заведения и жизнь продолжалась.
Все последующие дни преподаватели носились как ошпаренные, один утренник сменял другой, дети вручались родителям красные и весёлые, прижимающие подарки в шуршащей бумаге от Деда Мороза к своим платьицам и кофточкам в районе груди. Взрослые приводили и уводили маленьких принцесс, зайцев с длинными ушами, д’Артаньянов и Синдбадов-мореходов, которые бесконечно хотели пить и «в туалет». Обессиленная «Снегурочка» валилась на стулья в директорской и обмахиваясь самодельным веером из бумаги «А4», пила чай, бессмысленно хлопая красными от усталости глазами и хрипло давая распоряжения мужу и детям по телефону.
Все забыли про горе Зинаиды, и даже перемена её внешности не могла привлечь к себе их внимания по причине полной исчерпанности нервных систем работников внешкольного образования.
Но однажды сотрудники все-таки вынуждены были заметить Зинаиду. В один из этих невыносимых праздничных вечеров, когда директор заведения, бессильно волоча ноги к выходу в сопровождении других выбившихся из сил «снегурочек», «дедов морозов», «тётушек вьюг» и «медведей» с баянами, подошла к входной двери, она остановилась как громом поражённая. У внутренней второй двери заведения, что стоит форпостом на страже холодного фронта со двора, вновь стоял муж Зинаиды Г. с папиросой во рту.
Кучка преподавателей остановилась, в изумлении глядя на героя-любовника, который немного сутулясь и жуя папиросу, затравленно смотрел на зрителей.
Первая очнулась режиссерша Светлана Захаровна, любившая Ежика в тумане и Лопе де Вегу.
- Добрый день Анатолий Владимирович! - громко и с улыбкой провозгласила она.
Анатолий Владимирович вдруг засуетился и, прошептав что-то вроде ответа, открыл дверь перед преподавателями, которым ничего не оставалось, как выйти в холодную ночь.
Этот случай больше не обсуждали в заведении, но никто больше не видел на Зинаиде кофту из серого козла, никто больше не слышал ни одного плохого слова про Ежика в тумане, а на полке для всевозможной химии в технической комнатке, где стояли швабры, вдруг обнаружился томик Лопе Де Вега, заботливо помещённый в прозрачную обложку. Стоял он не торцом, как обычно стоят книги на полках, а прямо анфас, прислонённый задней стороной к стене. На обложке томика был видимо портрет Лопе Де Вега. Он был одет во что-то тёмное, но с белым воротничком. Глаза его внимательно смотрели на зрителя. И то, как он смотрел, и то, как этот томик стоял на полке, всё это почему-то напоминало «святую» полку наших бабушек, с иконами праведников и едва теплящимися лампадками.
Но этот томик в заведении тоже не обсуждали, а делали вид, что его никто не видит, также как никто не обсуждал круглый столик и возвращение мужа Зинаиды Г.

Следующая запись: — Но он же курит! — Ну и пусть курит, зато он человек хороший. С чего вы, вообще, взяли, что курение ...
Лучшие публикации