Здесь выдают
ставки
ставки

О фантастической работоспособности Николая Караченцова ходили легенды. Он играл в театре, снимался в кино. В его фильмографии около 160 работ. Караченцов пел песни, озвучивал фильмы. Бельмондо в нашем прокате говорил его голосом. Караченцов занимался конкурсом актерской песни и детской школой искусств. Он был безумно популярен. Увидев его, люди замирали, начинали переспрашивать: «Это действительно Караченцов?», просили автограф. Хотя он все делал на бегу и вечно куда-то спешил, в автографах никогда не отказывал.
— А когда появилось желание стать артистом?
Н.К.: В ранней юности, но сформировалось оно ближе к окончанию школы. Я практически вырос в Щелыкове. Туда, в бывшее имение А.Островского, где располагается Дом творчества СТД, а тогда ВТО, мы с мамой ездили отдыхать. Пацаном я видел Веру Пашенную, Бориса Чиркова... С молодыми тогда актерами Провом Садовским, Никитой Подгорным я дружил. Артисты были веселые, остроумные, устраивали розыгрыши. Я думал: «Сам-то я серьезным делом буду заниматься, но с ними буду дружить всю жизнь».
Потом мама поехала работать во Вьетнам. Там русской школы не было, и меня отдали в интернат Министерства внешней торговли. Жили мы в интернате, а учились в обычной школе, в которой попали под влияние педагогической части Центрального детского театра. Надевали повязку «Актив», дежурили в театре, следили за порядком, благодаря чему пересмотрели весь репертуар. При театре был Клуб искусств, в котором лекции читали Эфрос, Филиппов, Марков. Сегодня это трудно себе представить! Два тогда совсем молодых актера театра Геннадий Печников и Валерия Миньковская создали студию для школьников. Я туда попал, а мой друг убедил меня записаться еще и в студию при Доме кино, там выдавался пропуск для просмотра кинофильмов. Мне советовали поступать в театральный. Я так и сделал и поступил в Школу-студию МХАТа.
— Когда вы впервые запели в кино?
Н.К.: В «Собаке на сене». Музыку написал Геннадий Гладков, он же писал музыку и к нашему ленкомовскому спектаклю «Тиль», в котором были музыкальные номера, и я их исполнял. Когда-то в фильмах пели оперные певцы, а драматические артисты, попадая в артикуляцию, играли свои роли. Гладков предложил мне самому исполнить песню: «В театре же ты поешь. Миша Боярский, например, будет петь сам». Но я-то знаю, что у Миши — музыкальное образование. Мне предстояло петь серенаду, а ее, как мне казалось, должен петь тенор. Я стал объяснять, как себе это представляю: «Ночь, она на балконе в пеньюаре, он внизу с мандолиной, соловьем заливается, а я только провопить могу». Гладков говорит: «Для этой роли это как раз и надо». Впервые перед студийным микрофоном, в наушниках, я записал эту серенаду. Мне это так понравилось, что я стал соглашаться на все. Сейчас, не хочу хвалиться, но почти каждый день мне приносят новые песни. Я отказываюсь от большинства предложений. Стал придирчив, но могу гордиться, что нет, пожалуй, композитора, с которым я бы не работал.
— Чем вы объясняете успех спектакля «Юнона и Авось»?
Н.К.: Это вопрос скорее к театроведам. Так звезды счастливо сошлись, наверное. Стихи Вознесенского произносишь — мурашки по коже. Музыка Рыбникова за душу берет. Марк Анатольевич просто фонтанировал идеями. Как был увлечен Володя Васильев! Помню, как он кричал по телефону: «Какая Бельгия? Не поеду никуда. Я репетирую спектакль в Ленкоме». Это говорил лучший танцовщик мира. Был какой-то фанатизм в работе над спектаклем. По поводу того, что нас с моим героем одинаково зовут, оба мы Николаи Петровичи, Андрей Вознесенский сказал: «Это фатальное совпадение» — и подарил мне книжку, надписав: «Сорванному нерву времени нашего, Коле Караченцову».
/ Из интервью. Татьяна Петренко. «Сорванный нерв времени». 2004.
— А когда появилось желание стать артистом?
Н.К.: В ранней юности, но сформировалось оно ближе к окончанию школы. Я практически вырос в Щелыкове. Туда, в бывшее имение А.Островского, где располагается Дом творчества СТД, а тогда ВТО, мы с мамой ездили отдыхать. Пацаном я видел Веру Пашенную, Бориса Чиркова... С молодыми тогда актерами Провом Садовским, Никитой Подгорным я дружил. Артисты были веселые, остроумные, устраивали розыгрыши. Я думал: «Сам-то я серьезным делом буду заниматься, но с ними буду дружить всю жизнь».
Потом мама поехала работать во Вьетнам. Там русской школы не было, и меня отдали в интернат Министерства внешней торговли. Жили мы в интернате, а учились в обычной школе, в которой попали под влияние педагогической части Центрального детского театра. Надевали повязку «Актив», дежурили в театре, следили за порядком, благодаря чему пересмотрели весь репертуар. При театре был Клуб искусств, в котором лекции читали Эфрос, Филиппов, Марков. Сегодня это трудно себе представить! Два тогда совсем молодых актера театра Геннадий Печников и Валерия Миньковская создали студию для школьников. Я туда попал, а мой друг убедил меня записаться еще и в студию при Доме кино, там выдавался пропуск для просмотра кинофильмов. Мне советовали поступать в театральный. Я так и сделал и поступил в Школу-студию МХАТа.
— Когда вы впервые запели в кино?
Н.К.: В «Собаке на сене». Музыку написал Геннадий Гладков, он же писал музыку и к нашему ленкомовскому спектаклю «Тиль», в котором были музыкальные номера, и я их исполнял. Когда-то в фильмах пели оперные певцы, а драматические артисты, попадая в артикуляцию, играли свои роли. Гладков предложил мне самому исполнить песню: «В театре же ты поешь. Миша Боярский, например, будет петь сам». Но я-то знаю, что у Миши — музыкальное образование. Мне предстояло петь серенаду, а ее, как мне казалось, должен петь тенор. Я стал объяснять, как себе это представляю: «Ночь, она на балконе в пеньюаре, он внизу с мандолиной, соловьем заливается, а я только провопить могу». Гладков говорит: «Для этой роли это как раз и надо». Впервые перед студийным микрофоном, в наушниках, я записал эту серенаду. Мне это так понравилось, что я стал соглашаться на все. Сейчас, не хочу хвалиться, но почти каждый день мне приносят новые песни. Я отказываюсь от большинства предложений. Стал придирчив, но могу гордиться, что нет, пожалуй, композитора, с которым я бы не работал.
— Чем вы объясняете успех спектакля «Юнона и Авось»?
Н.К.: Это вопрос скорее к театроведам. Так звезды счастливо сошлись, наверное. Стихи Вознесенского произносишь — мурашки по коже. Музыка Рыбникова за душу берет. Марк Анатольевич просто фонтанировал идеями. Как был увлечен Володя Васильев! Помню, как он кричал по телефону: «Какая Бельгия? Не поеду никуда. Я репетирую спектакль в Ленкоме». Это говорил лучший танцовщик мира. Был какой-то фанатизм в работе над спектаклем. По поводу того, что нас с моим героем одинаково зовут, оба мы Николаи Петровичи, Андрей Вознесенский сказал: «Это фатальное совпадение» — и подарил мне книжку, надписав: «Сорванному нерву времени нашего, Коле Караченцову».
/ Из интервью. Татьяна Петренко. «Сорванный нерв времени». 2004.

Следующая запись: Роскошная жизнь – это жить по своим правилам. Идти к своим целям. Искать свой путь. Не быть удобным. ...
Лучшие публикации