
Когда я была маленькой, моя бабушка работала в детском доме-интернате. Она приходила рано утром, будила ребят, помогала собраться, умыться, следила, чтобы были застелены кровати в девчачьих комнатах и прибрано в мальчишеских, отводила их на завтрак в столовую. Потом вела уроки в школе. Организовывала экскурсии и походы, разбирала конфликты, доставала канареек в клетках и аквариумы с рыбками, чтобы научить детей заботе и любви. Вечером гасила свет и последней электричкой за полночь возвращалась домой.
Летом бабушка берет меня с собой на работу. Её ученики старше меня на целых семь лет и на целый совсем не детский жизненный опыт. Но они всё равно остаются детьми.
Однажды я выхожу погулять, а мальчишки убежали с уроков, за школой развели костер и… жарят голубя.
— Ты только Евгении Дмитричке не говори, ладно?
— Угу…
И стою смотрю — интересно же, почему из птицы на огне лезет непонятная пена. Это сейчас фууу, гадость, кто до этого додумался только, а тогда сплошное любопытство. Мне, наверное, пять.
— Лёльк, а Лёльк, а ты умеешь плеваться сквозь зубы?
— Неа…
— Иди, щас научим.
И мы битый час учимся плеваться. Смачно, далеко, с особым залихватским прищуром. Залихватский прищур в мои шесть выглядит очень смешно, наверное.
В семь они прячут меня в выдвижном ящике дивана перед отбоем, чтобы бабушка не нашла и оставила на ночь. Нам всем кажется очевидным, что она поищет-поищет да и уедет без единственной внучки — подумаешь, мелочи какие, ребенка где-то потеряла. Лежать в диване очень весело. Только темно и нечем дышать. Я начинаю биться и молить меня выпустить, а ребята ругаются наперебой, что я сорвала гениальный план.
Летом я еду в лагерь вместе со всеми. Бабушка устраивается главной у вожатых: с одной стороны, подстраховать молодых выпускниц педвузов от достаточно своенравных детдомовцев, с другой, это отличный повод вывезти меня на море.
Мы кидаемся друг в друга вонючими водорослями и склизкими медузами, устраиваем пионерские костры на берегу под звездами, один раз даже едем в аквапарк, где катаемся до полного упадка сил. Это наш общий на всех первый аквапарк в жизни. Три горки, маленький бассейн и брызжущее во все стороны счастье. Мне 9…
И если мне девять, то всем ребятам уже 16. Они почти взрослые, со своими взрослыми делами, в которые лучше не посвящать маленьких девочек и любимых воспитателей.
— Значит так, после отбоя ждем полчаса и по одному через окна выходим из лагеря. Только не через главную аллею, а задками-задками, там в заборе дыра, помните… Ой, Лёлька… Давно тут стоишь? Всё слышала? Да… Мммм… Ну ты ж нас никогда не сдавала, даже с жареным голубем. Ты только Евгении Дмитричке не говори, ладно?
Я молчу. Смотрю в пол. Ковыряю носком рваной матерчатой тапочки доску у порога. Мне уже девять, и я вижу, как бабушка вечерами пьет таблетки от сердца. Вкладывает себя всю… С ребятами она строгая, справедливая, принимающая, любящая. И очень сильная, они все по очереди приходят к ней черпать поддержку. А за закрытой дверью, вечером, моя бабушка — просто бабушка. С таблетками от сердца и тонометром три раза в сутки.
Поднимаю глаза, смотрю из-под челки, исподлобья:
— Можете потом со мной не общаться… но я всё расскажу. Сразу предупреждаю, что расскажу. Чтоб вы потом не говорили, что я у вас за спиной и вообще предательница.
И снова опускаю глаза в пол. Дырка на тапочке растет с каждой минутой. Красные такие тапочки, с синим цветочком сбоку.
Я не вижу, как переглядываются ребята.
— Вот это ты молодец, вот это уважаю, — наконец, выдыхает главная затейница ночного побега, — Это мы тебя проверяли. А ты ничего так, молоток! Конечно же, никуда мы и не собирались сбегать.
Я выдыхаю с облегчением. Я ни на секунду не сомневаюсь в их искренности. Я только утром узнаю, что они, конечно же, сбежали ночью, и бабушка с вожатыми искала их по всему пляжу и поселку. На завтрак они придут зеленые, потому что отравились паленым алкоголем от местных подростков, и виноватые, потому что бабушка ходит подчеркнуто строгая и с ними не разговаривает.
— Ну Евгения Дмитричкааааа… — по очереди подходят они с повинными головами.
— Вот дураки, — думаю я, — неужели они не видят по бабушкиным глазам, что она уже давно не сердится, а только для виду с ними не разговаривает…
Мне уже давно не шесть, не семь и не одиннадцать. Бабушкины ученики разменяли пятый десяток, покрылись животиками, лысинами, морщинами. Обросли сединой, семьями и собственными детьми. Раз в год, в начале июня, сразу после бабушкиного дня рождения мы собираемся в парке на шашлыки.
— Аня, отойди от воды, я тебе говорю, — строго кричит один, — нет, ну вы посмотрите, намочила-таки кроссовки! Иди сюда, носки переодену.
— Алиса, ты куда, детка? Не убегай далеко, давай так, чтобы я тебя видела!
— Сашка! Ой, ну не плачь, не плачь, сейчас мама поцелует твой пальчик…
— Откуда у тебя конфета? А, буленька дала, Евгения Дмитричка? Ну тогда ладно, тогда ешь, буленька плохого не даст.
Я сижу у самой воды, смотрю, как метет белая метель тополиного пуха над волнами, слушаю такие знакомые голоса.
Однажды ваши дети вырастут, ребята, и мы расскажем им, как жарили голубя за школой, бросались медузами у берега и воровали яблоки в соседних огородах.
Расскажем, что только мы сами определяем свою жизнь и что сложный опыт может быть ступенькой вниз, а может ступенькой вверх.
Вы им это сами расскажете, ладно? А я просто добавлю, что у них получились очень классные родители. Родители, когда-то чуть не замуровавшие меня в ящике дивана…
Лёля Тарасевич
Летом бабушка берет меня с собой на работу. Её ученики старше меня на целых семь лет и на целый совсем не детский жизненный опыт. Но они всё равно остаются детьми.
Однажды я выхожу погулять, а мальчишки убежали с уроков, за школой развели костер и… жарят голубя.
— Ты только Евгении Дмитричке не говори, ладно?
— Угу…
И стою смотрю — интересно же, почему из птицы на огне лезет непонятная пена. Это сейчас фууу, гадость, кто до этого додумался только, а тогда сплошное любопытство. Мне, наверное, пять.
— Лёльк, а Лёльк, а ты умеешь плеваться сквозь зубы?
— Неа…
— Иди, щас научим.
И мы битый час учимся плеваться. Смачно, далеко, с особым залихватским прищуром. Залихватский прищур в мои шесть выглядит очень смешно, наверное.
В семь они прячут меня в выдвижном ящике дивана перед отбоем, чтобы бабушка не нашла и оставила на ночь. Нам всем кажется очевидным, что она поищет-поищет да и уедет без единственной внучки — подумаешь, мелочи какие, ребенка где-то потеряла. Лежать в диване очень весело. Только темно и нечем дышать. Я начинаю биться и молить меня выпустить, а ребята ругаются наперебой, что я сорвала гениальный план.
Летом я еду в лагерь вместе со всеми. Бабушка устраивается главной у вожатых: с одной стороны, подстраховать молодых выпускниц педвузов от достаточно своенравных детдомовцев, с другой, это отличный повод вывезти меня на море.
Мы кидаемся друг в друга вонючими водорослями и склизкими медузами, устраиваем пионерские костры на берегу под звездами, один раз даже едем в аквапарк, где катаемся до полного упадка сил. Это наш общий на всех первый аквапарк в жизни. Три горки, маленький бассейн и брызжущее во все стороны счастье. Мне 9…
И если мне девять, то всем ребятам уже 16. Они почти взрослые, со своими взрослыми делами, в которые лучше не посвящать маленьких девочек и любимых воспитателей.
— Значит так, после отбоя ждем полчаса и по одному через окна выходим из лагеря. Только не через главную аллею, а задками-задками, там в заборе дыра, помните… Ой, Лёлька… Давно тут стоишь? Всё слышала? Да… Мммм… Ну ты ж нас никогда не сдавала, даже с жареным голубем. Ты только Евгении Дмитричке не говори, ладно?
Я молчу. Смотрю в пол. Ковыряю носком рваной матерчатой тапочки доску у порога. Мне уже девять, и я вижу, как бабушка вечерами пьет таблетки от сердца. Вкладывает себя всю… С ребятами она строгая, справедливая, принимающая, любящая. И очень сильная, они все по очереди приходят к ней черпать поддержку. А за закрытой дверью, вечером, моя бабушка — просто бабушка. С таблетками от сердца и тонометром три раза в сутки.
Поднимаю глаза, смотрю из-под челки, исподлобья:
— Можете потом со мной не общаться… но я всё расскажу. Сразу предупреждаю, что расскажу. Чтоб вы потом не говорили, что я у вас за спиной и вообще предательница.
И снова опускаю глаза в пол. Дырка на тапочке растет с каждой минутой. Красные такие тапочки, с синим цветочком сбоку.
Я не вижу, как переглядываются ребята.
— Вот это ты молодец, вот это уважаю, — наконец, выдыхает главная затейница ночного побега, — Это мы тебя проверяли. А ты ничего так, молоток! Конечно же, никуда мы и не собирались сбегать.
Я выдыхаю с облегчением. Я ни на секунду не сомневаюсь в их искренности. Я только утром узнаю, что они, конечно же, сбежали ночью, и бабушка с вожатыми искала их по всему пляжу и поселку. На завтрак они придут зеленые, потому что отравились паленым алкоголем от местных подростков, и виноватые, потому что бабушка ходит подчеркнуто строгая и с ними не разговаривает.
— Ну Евгения Дмитричкааааа… — по очереди подходят они с повинными головами.
— Вот дураки, — думаю я, — неужели они не видят по бабушкиным глазам, что она уже давно не сердится, а только для виду с ними не разговаривает…
Мне уже давно не шесть, не семь и не одиннадцать. Бабушкины ученики разменяли пятый десяток, покрылись животиками, лысинами, морщинами. Обросли сединой, семьями и собственными детьми. Раз в год, в начале июня, сразу после бабушкиного дня рождения мы собираемся в парке на шашлыки.
— Аня, отойди от воды, я тебе говорю, — строго кричит один, — нет, ну вы посмотрите, намочила-таки кроссовки! Иди сюда, носки переодену.
— Алиса, ты куда, детка? Не убегай далеко, давай так, чтобы я тебя видела!
— Сашка! Ой, ну не плачь, не плачь, сейчас мама поцелует твой пальчик…
— Откуда у тебя конфета? А, буленька дала, Евгения Дмитричка? Ну тогда ладно, тогда ешь, буленька плохого не даст.
Я сижу у самой воды, смотрю, как метет белая метель тополиного пуха над волнами, слушаю такие знакомые голоса.
Однажды ваши дети вырастут, ребята, и мы расскажем им, как жарили голубя за школой, бросались медузами у берега и воровали яблоки в соседних огородах.
Расскажем, что только мы сами определяем свою жизнь и что сложный опыт может быть ступенькой вниз, а может ступенькой вверх.
Вы им это сами расскажете, ладно? А я просто добавлю, что у них получились очень классные родители. Родители, когда-то чуть не замуровавшие меня в ящике дивана…
Лёля Тарасевич

Следующая запись: А
Лучшие публикации