Из песни можно выбросить слова, даже музыку.
С неё хватит одного Магомаева.
Пролог
Художник жаждет славы, еще больше - независимости. А получает одиночество. Этот остров называется Красота. Банально, не правда ли? Великое всегда банально. Мы будем разгадывать тайну этого острова в море жизни. Но не разгадаем.
как жаль что глядя на великих мира сего
и восхищаясь их внешним блеском
мы не чувствуем их внутреннего огня
их на Земле почитают как богов
но взглянем на них после того
как над ними пронеслись тучи
они несчастны и одиноки.
Имя поэта неизвестно, но то, что он говорит, правда.
Голос
Детство и война. Смутно об этом. Более зримо и жестко - смерть отца, художника и солдата Магомета Магомаева. Он погиб двадцати девяти лет. Когда Муслиму станет столько же, он, уже всемирно известный певец, отыщет могилу отца на польской земле. В мелодии певца ляжет печальная краска.
А тогда царила музыка. Сначала была скрипка. Ничего не вышло. Хрупкая пискунья так и не спела. Юный музыкант забросил ее в чулан. С роялем другое дело. Часами он просиживал за ним, воображая, что дирижирует оркестром: клавиши - музыканты.
В доме деда, виднейшего азербайджанского композитора, полного тезки Муслима, чудесным образом соединялись узоры мугама, русская колыбельная (учителями деда были живые русские классики) и голоса итальянских гениев вокала. У патефона, оставшегося от деда, можно простоять весь день. Хочется самому так петь.
И вдруг чудо...
- Лет в пятнадцать у меня что-то сделалось с голосом. Я забасил. Голос было не узнать. Даже самому страшно слышать. Как при замедленном воспроизведении звука. В шутку стал развлекать товарищей по музыкальной школе: разучу по пластинкам оперную арию и пою, как настоящий артист, с позами, изображая страсти на лице. Сначала все смеялись, потом перестали.
Пианист делал успехи. Но голос смущал. И нужен был толчок, чтобы судьба сделала прыжок в неизвестное. Фильмы с участием великих итальянских певцов сразили. Наш герой закрывал глаза и видел себя на сцене, и слышал, как его голос делает невозможное: он уже не подражает, а соревнуется.
Через многие годы он напишет радиоповесть и большую книгу о кумире юности Марио Ланца. И испытает удивление: его жизнь, в серьезных ее узлах, повторит жизнь Ланца. И того, и другого Господь одарил чудо-голосами, каждый из них ярко стартовал в опере, а затем - поворот к концертной эстраде. Ланца увлекся (или отвлекся) Голливудом, Муслим снялся в единственном фильме, но дополнил артистическую карьеру сочинением музыки - для кино, театра, песни.
И вот книга о Ланца вышла в издательстве «Музыка». У читателей есть повод сравнить двух певцов. Не степень их дара - у каждого неповторимо свой, - а зигзаги творчества.
Его еще никто не знает. Ему девятнадцать. Немного поработал в армейском ансамбле...
- Однажды, - вспоминает артист, - ничего никому не сказав, я (уже человек женатый, а семью кормить надо) пошел в ансамбль ПВО. Меня прослушали и приняли. Я стал ездить по городам и поселкам. Я не знал, что такое выступать на публике, когда тебя внимательно слушает столько людей, и кругом так тихо, и только твой голос, а потом аплодисменты.
И вот шанс. Фестиваль молодежи в Финляндии. Он будет петь две песни. Одну строгую, другую нежную: «Бухенвальдский набат» и «Смотри, какая луна». Так у него и будет всегда, этот союз - напредельное мужество и нежнейшая лирика. Сейчас «Бухенвальдский набат» - история. А тогда, те, кто услышал этот гимн памяти и предостережения впервые, переживали песню как личную трагедию. В горле ком и мурашки по коже.
Имя певца произнесла планета.
Шел 1962 год.
А потом, после скандинавского триумфа, все завертелось. Участие в декаде азербайджанской культуры в Москве (Дворец съездов), бакинская консерватория, оперный театр, гастроли, телевидение, радио.
И вот, как сон, долгожданная Италия. Два срока стажировки в миланском театре Ла Скала. Он готовил партии Скарпиа в «Тоске» и Фигаро в «Севильском цирюльнике». Наставники певца маэстро Барра и Пьяцца предсказывали ему блистательную оперную карьеру.
В свободное время - театры, музеи, музыкальные салоны. В магазинчике на миланском проспекте Буэнос-Айрес он купил комплект пластинок с детских лет почитаемого Ланца.
- Синьор, обязательно купите пластинки этого певца - это лучший голос в мире. - Возле меня стоял толстячок в смешной шляпе с пером. Я повернулся к прилавку и увидел, что он показывает на конверт с портретом Марио. Он, конечно, не знал, что почти всю стипендию я тратил на пластинки певца, которого любил с 14 лет.
Уже тогда Муслим, слушая Ланца, догадывается, что дело не только в голосе (пусть и от Бога) и не в школе (самой-самой), а в душе артиста, растрачиваемой безжалостно в каждой ноте арии или песни. Без этого большая артистическая судьба не состоится.
Мелодия
Когда созрел талант? И где предел? И как из бурливого ручья происходит глубокое течение мастерства? Заметны вершины в семидесятых годах. Сольные концерты Магомаева. Каждый - событие, о котором говорят все. Классика, итальянские песни, песня эстрадная - и строгая, как бы кантиленная, «голосовая» , и легкомысленная - шлягерная, заводная, в модных тогда ритмах твиста и шейка. На всех концертах, к удовольствию публики, певец садится за рояль. Исповедальность редкая, отдача сердца - как будто в последний раз. В те годы сложился плодотворный триумвират: Магомаев - Бабаджанян - Рождественский. Каждая песня - шлягер. Музыкальные критики-пижоны прихлопывали в такт, «заводились», а наутро, стыдясь своих невольных вчерашних слабостей, писали о потерях священного дара: певец, дескать, ради этой суперпопулярности (и, простите, денег) уходит от оперы, композитор - от симфоний, поэт - от поэзии. Конечно, они читали рецензии. И все-таки продолжали «заблуждаться». Что значит - «уходит»? Жизнь нас уводит (вон ведь вовсе увела двух из них - Арно Арутюновича и Роберта Ивановича). Задним числом все понятно. А тогда? Песня рождается сразу - как сиюминутная единица времени и пространства в мизансцене жизни. Проще говоря: песня - поштучный заказ миллионов. Попробуй-ка тут сказать «нет».
Или песни другого союза, слава Богу, здравствующего: Магомаев - Пахмутова - Добронравов. «Надежда», «Мелодия»... Или с Фельцманом и Гамзатовым. «С любовью к женщине» - это целый цикл.
Оглядываясь на творческий путь певца, перебирая его пластинки и кассеты, слушая все это вновь и вновь, опять удивляешься: когда, как успелось? Сколько спето и записано! А ведь не сплошь были шедевры, отсеянные вкусом времени. Многое пролетело. Но ведь и этому, однодневному, затерявшемуся в фонотеках радио или на провинциальных подмостках, были отданы силы. Позади Золотые диски и победы в престижных Сопоте и Каннах, гастроли, когда по два раза в день (а то и ночью) приходилось петь, опасаясь за связки. Руководство эстрадным оркестром Азербайджана, правительственные концерты для Хрущева, Брежнева, Андропова и всех остальных. Но за столько лет артист не покривил душой профессионала - пел достойно, не развлекал, не обслуживал, как иные, а просто работал от души «на государственном уровне»... Однажды за кулисами к нему подошел оловянноглазый чиновник высокого ранга и предложил записать песню некоего Майбороды «Наш генеральный секретарь». Певец нашел повод тактично отказаться...
А то вдруг он снова выходил на оперную сцену и пел так, что многим казалось - все, баста, блудный сын оперы вернулся в дом классики. А он, обласканный строгой публикой, с загадочной полуулыбкой и чертовщинкой в темнеющих очах, разворачивался к эстраде.
Еще он успевал сочинять музыку. Это не бывало по расчету. Дескать, попел, а теперь бы и посочинять. Случай свел с кинорежиссером Эльдаром Кулиевым. Роль великого поэта-просветителя Низами несомненная киноудача Магомаева-актера. Но ни роли больше. Как в том цирковом анекдоте: «Раз попробовал и хватит». Писал он музыку к фильмам того же режиссера - cимфоническую. Потом выполнял заказы драматического режиссера Глеба Дроздова. Сочинил музыку к спектаклю «Ярославна» (по «Слову о полку Игореве») - шел как бы по следам (и выговорить-то, жутко) Бородина. Дроздов знал буквально самоедскую скромность и щепетильность Магомаева-композитора и все-таки как-то уговорил. И правильно. Спектакль в Ярославле в августе восемьдесят пятого во дворе бывшего Спасо-Преображенского монастыря (где, кстати, и была обнаружена рукописная книга «Слова...»), стал сенсацией. Озвучивали роли: князя Игоря - Муслим Магомаев, Бояна - Владимир Атлантов, а Ярославны - жена Муслима Тамара Синявская.
Но и это - музыка для театра и кино - не становится неизменной стороной
творчества. Разве что песни. Их у него немного. Рождались они так: накопилось - прорвалось. Песни отличает неизменное - одухотворенность мелодики, размах и обязательно красота (как, скажем, в чудеснейшей «Элегии»: «В целом мире я один. Я самим собой судим»).
И теперь, кажется, концертная эстрада полонила его навсегда. В программе только любимые мелодии - те, что тщательно отобраны за десятилетия. И только - классика. Но в более широком ее значении.
- Хотелось, чтобы репертуарный и жанровый диапазоны были как можно шире, - объясняет свою концертную политику певец. - В основном это классическая эстрада и популярная классика. Мне важно, чтобы мои концерты отвечали вкусу разных людей: и знатоков оперы, и камерной лирики, и любителей эстрады, и почитателей народной песни. И все это должно быть классично. Классика - не только то, что оценивается и отсеивается с позиции времени, но и степень качества.
Красота
Артист загадочен. Неуспокоенность - его спутница. Что дальше, маэстро? Какие высоты впереди?.. Мы чаще видим его на телеэкране - не поющего, а говорящего. Мэтр неспешно, эдак по-восточному вальяжно, вещает о других мэтрах в обществе импозантного «джентльмена культуры» Святослава Бэлзы. Вот-вот готова вылиться книга воспоминаний артиста. Слово «мемуары» он не жалует. Архивной плесенью отдает оно и какой-то немощной старостью. А еще не вечер. Так, что вспомнится (да хоть про сегодняшнее), то и в строку - в форме небольших историй-новелл. Стеклышки в мозаике.
И все же - артист! Все же - голос! Этого ждут больше всего.
А сейчас время музыки. Я люблю его «Синюю вечность», «О море, море!» Я люблю и другие его песни. Но эта (и разве что «Смотри, какая луна» Малгони), как никакая, возвращает в нашу юность, в начало нашей (аж с шестьдесят второго) дружбы.
Я стою в темноте закулисья и вижу, и понимаю, какая это мука через две-три минуты выйти, войти в мир сцены и зала, насторожившегося как цепной пес. Певец не может опустить планку. Некоторые маститые уже давно ныряют, как бы незаметно, под нее. Наш герой - никогда. Мастерство от сердца (это возлюбленная его каторга) не уступит ремесленническому от головы. Волнение передается и мне. После концерта сложилось невольно вот это. Дело не в стихах (я никакой не поэт), а в психологии, запечатленной почти документально. Итак, как бы вместо эпилога...
Монолог артиста перед выходом на сцену
Вот-вот истерично займется звонок,
И звуков разминочных пестрый венок
Погаснет в оркестре. Мой выход. Итак,
Я знаю, что будет. . . И снова не так.
Шагнул, оступился, нестойкую гать
Подошвами чую. До сцены шагать
Минуту-другую. Как доски скрипят!
Сегодня, похоже, я буду распят.
Здесь все неминуемо прочит провал.
И этого хочет мне преданный зал,
В чьем чреве коварном, в кромешности глаз
Уже закипает восторженный сглаз.
Взлететь иль упасть - мне теперь все равно.
Былые вершины зияют, как дно.
Кого-то в кулисах, в потемках плечом
Коснулся. И дрожью в загривок ручьем.
И этот озноб ледовитей, чем Стикс.
И все же терпимей, чем голоса «кикс»,
Возможный огрех - этот певческий сор
В публичных устах разразится в позор.
Замрешь ли над бездной, иль выстрелишь ввысь,
Сегодня, мой голос, молю, не сорвись!
Иду, спотыкаюсь о память свою.
Все песни, которые столько пою,
Не помню. Мелодии брезжат едва.
Уже время петь, но не помню слова.
Не вспомню ни слова, покуда в бреду...
Но снова, но снова, на сцену иду.
За шаг до удушья нисходит покой.
Такой непривычный, внезапный такой,
Как будто из ада враз вырван мой челн
И к острову выброшен волею волн.
Мой остров озвучен морскою струной,
И синяя вечность, взлетая стеной,
Прибоем послушно ложится у ног. . .
Но - вот она сцена и - третий звонок.
- Что больше всего ты ценишь в искусстве?
- Искренность, доброту. Превыше всего - красоту. Я написал бы это слово с большой буквы. Вот так: Красота.
Виктор Уланов, "Элита"
С персонального сайта
С неё хватит одного Магомаева.
Пролог
Художник жаждет славы, еще больше - независимости. А получает одиночество. Этот остров называется Красота. Банально, не правда ли? Великое всегда банально. Мы будем разгадывать тайну этого острова в море жизни. Но не разгадаем.
как жаль что глядя на великих мира сего
и восхищаясь их внешним блеском
мы не чувствуем их внутреннего огня
их на Земле почитают как богов
но взглянем на них после того
как над ними пронеслись тучи
они несчастны и одиноки.
Имя поэта неизвестно, но то, что он говорит, правда.
Голос
Детство и война. Смутно об этом. Более зримо и жестко - смерть отца, художника и солдата Магомета Магомаева. Он погиб двадцати девяти лет. Когда Муслиму станет столько же, он, уже всемирно известный певец, отыщет могилу отца на польской земле. В мелодии певца ляжет печальная краска.
А тогда царила музыка. Сначала была скрипка. Ничего не вышло. Хрупкая пискунья так и не спела. Юный музыкант забросил ее в чулан. С роялем другое дело. Часами он просиживал за ним, воображая, что дирижирует оркестром: клавиши - музыканты.
В доме деда, виднейшего азербайджанского композитора, полного тезки Муслима, чудесным образом соединялись узоры мугама, русская колыбельная (учителями деда были живые русские классики) и голоса итальянских гениев вокала. У патефона, оставшегося от деда, можно простоять весь день. Хочется самому так петь.
И вдруг чудо...
- Лет в пятнадцать у меня что-то сделалось с голосом. Я забасил. Голос было не узнать. Даже самому страшно слышать. Как при замедленном воспроизведении звука. В шутку стал развлекать товарищей по музыкальной школе: разучу по пластинкам оперную арию и пою, как настоящий артист, с позами, изображая страсти на лице. Сначала все смеялись, потом перестали.
Пианист делал успехи. Но голос смущал. И нужен был толчок, чтобы судьба сделала прыжок в неизвестное. Фильмы с участием великих итальянских певцов сразили. Наш герой закрывал глаза и видел себя на сцене, и слышал, как его голос делает невозможное: он уже не подражает, а соревнуется.
Через многие годы он напишет радиоповесть и большую книгу о кумире юности Марио Ланца. И испытает удивление: его жизнь, в серьезных ее узлах, повторит жизнь Ланца. И того, и другого Господь одарил чудо-голосами, каждый из них ярко стартовал в опере, а затем - поворот к концертной эстраде. Ланца увлекся (или отвлекся) Голливудом, Муслим снялся в единственном фильме, но дополнил артистическую карьеру сочинением музыки - для кино, театра, песни.
И вот книга о Ланца вышла в издательстве «Музыка». У читателей есть повод сравнить двух певцов. Не степень их дара - у каждого неповторимо свой, - а зигзаги творчества.
Его еще никто не знает. Ему девятнадцать. Немного поработал в армейском ансамбле...
- Однажды, - вспоминает артист, - ничего никому не сказав, я (уже человек женатый, а семью кормить надо) пошел в ансамбль ПВО. Меня прослушали и приняли. Я стал ездить по городам и поселкам. Я не знал, что такое выступать на публике, когда тебя внимательно слушает столько людей, и кругом так тихо, и только твой голос, а потом аплодисменты.
И вот шанс. Фестиваль молодежи в Финляндии. Он будет петь две песни. Одну строгую, другую нежную: «Бухенвальдский набат» и «Смотри, какая луна». Так у него и будет всегда, этот союз - напредельное мужество и нежнейшая лирика. Сейчас «Бухенвальдский набат» - история. А тогда, те, кто услышал этот гимн памяти и предостережения впервые, переживали песню как личную трагедию. В горле ком и мурашки по коже.
Имя певца произнесла планета.
Шел 1962 год.
А потом, после скандинавского триумфа, все завертелось. Участие в декаде азербайджанской культуры в Москве (Дворец съездов), бакинская консерватория, оперный театр, гастроли, телевидение, радио.
И вот, как сон, долгожданная Италия. Два срока стажировки в миланском театре Ла Скала. Он готовил партии Скарпиа в «Тоске» и Фигаро в «Севильском цирюльнике». Наставники певца маэстро Барра и Пьяцца предсказывали ему блистательную оперную карьеру.
В свободное время - театры, музеи, музыкальные салоны. В магазинчике на миланском проспекте Буэнос-Айрес он купил комплект пластинок с детских лет почитаемого Ланца.
- Синьор, обязательно купите пластинки этого певца - это лучший голос в мире. - Возле меня стоял толстячок в смешной шляпе с пером. Я повернулся к прилавку и увидел, что он показывает на конверт с портретом Марио. Он, конечно, не знал, что почти всю стипендию я тратил на пластинки певца, которого любил с 14 лет.
Уже тогда Муслим, слушая Ланца, догадывается, что дело не только в голосе (пусть и от Бога) и не в школе (самой-самой), а в душе артиста, растрачиваемой безжалостно в каждой ноте арии или песни. Без этого большая артистическая судьба не состоится.
Мелодия
Когда созрел талант? И где предел? И как из бурливого ручья происходит глубокое течение мастерства? Заметны вершины в семидесятых годах. Сольные концерты Магомаева. Каждый - событие, о котором говорят все. Классика, итальянские песни, песня эстрадная - и строгая, как бы кантиленная, «голосовая» , и легкомысленная - шлягерная, заводная, в модных тогда ритмах твиста и шейка. На всех концертах, к удовольствию публики, певец садится за рояль. Исповедальность редкая, отдача сердца - как будто в последний раз. В те годы сложился плодотворный триумвират: Магомаев - Бабаджанян - Рождественский. Каждая песня - шлягер. Музыкальные критики-пижоны прихлопывали в такт, «заводились», а наутро, стыдясь своих невольных вчерашних слабостей, писали о потерях священного дара: певец, дескать, ради этой суперпопулярности (и, простите, денег) уходит от оперы, композитор - от симфоний, поэт - от поэзии. Конечно, они читали рецензии. И все-таки продолжали «заблуждаться». Что значит - «уходит»? Жизнь нас уводит (вон ведь вовсе увела двух из них - Арно Арутюновича и Роберта Ивановича). Задним числом все понятно. А тогда? Песня рождается сразу - как сиюминутная единица времени и пространства в мизансцене жизни. Проще говоря: песня - поштучный заказ миллионов. Попробуй-ка тут сказать «нет».
Или песни другого союза, слава Богу, здравствующего: Магомаев - Пахмутова - Добронравов. «Надежда», «Мелодия»... Или с Фельцманом и Гамзатовым. «С любовью к женщине» - это целый цикл.
Оглядываясь на творческий путь певца, перебирая его пластинки и кассеты, слушая все это вновь и вновь, опять удивляешься: когда, как успелось? Сколько спето и записано! А ведь не сплошь были шедевры, отсеянные вкусом времени. Многое пролетело. Но ведь и этому, однодневному, затерявшемуся в фонотеках радио или на провинциальных подмостках, были отданы силы. Позади Золотые диски и победы в престижных Сопоте и Каннах, гастроли, когда по два раза в день (а то и ночью) приходилось петь, опасаясь за связки. Руководство эстрадным оркестром Азербайджана, правительственные концерты для Хрущева, Брежнева, Андропова и всех остальных. Но за столько лет артист не покривил душой профессионала - пел достойно, не развлекал, не обслуживал, как иные, а просто работал от души «на государственном уровне»... Однажды за кулисами к нему подошел оловянноглазый чиновник высокого ранга и предложил записать песню некоего Майбороды «Наш генеральный секретарь». Певец нашел повод тактично отказаться...
А то вдруг он снова выходил на оперную сцену и пел так, что многим казалось - все, баста, блудный сын оперы вернулся в дом классики. А он, обласканный строгой публикой, с загадочной полуулыбкой и чертовщинкой в темнеющих очах, разворачивался к эстраде.
Еще он успевал сочинять музыку. Это не бывало по расчету. Дескать, попел, а теперь бы и посочинять. Случай свел с кинорежиссером Эльдаром Кулиевым. Роль великого поэта-просветителя Низами несомненная киноудача Магомаева-актера. Но ни роли больше. Как в том цирковом анекдоте: «Раз попробовал и хватит». Писал он музыку к фильмам того же режиссера - cимфоническую. Потом выполнял заказы драматического режиссера Глеба Дроздова. Сочинил музыку к спектаклю «Ярославна» (по «Слову о полку Игореве») - шел как бы по следам (и выговорить-то, жутко) Бородина. Дроздов знал буквально самоедскую скромность и щепетильность Магомаева-композитора и все-таки как-то уговорил. И правильно. Спектакль в Ярославле в августе восемьдесят пятого во дворе бывшего Спасо-Преображенского монастыря (где, кстати, и была обнаружена рукописная книга «Слова...»), стал сенсацией. Озвучивали роли: князя Игоря - Муслим Магомаев, Бояна - Владимир Атлантов, а Ярославны - жена Муслима Тамара Синявская.
Но и это - музыка для театра и кино - не становится неизменной стороной
творчества. Разве что песни. Их у него немного. Рождались они так: накопилось - прорвалось. Песни отличает неизменное - одухотворенность мелодики, размах и обязательно красота (как, скажем, в чудеснейшей «Элегии»: «В целом мире я один. Я самим собой судим»).
И теперь, кажется, концертная эстрада полонила его навсегда. В программе только любимые мелодии - те, что тщательно отобраны за десятилетия. И только - классика. Но в более широком ее значении.
- Хотелось, чтобы репертуарный и жанровый диапазоны были как можно шире, - объясняет свою концертную политику певец. - В основном это классическая эстрада и популярная классика. Мне важно, чтобы мои концерты отвечали вкусу разных людей: и знатоков оперы, и камерной лирики, и любителей эстрады, и почитателей народной песни. И все это должно быть классично. Классика - не только то, что оценивается и отсеивается с позиции времени, но и степень качества.
Красота
Артист загадочен. Неуспокоенность - его спутница. Что дальше, маэстро? Какие высоты впереди?.. Мы чаще видим его на телеэкране - не поющего, а говорящего. Мэтр неспешно, эдак по-восточному вальяжно, вещает о других мэтрах в обществе импозантного «джентльмена культуры» Святослава Бэлзы. Вот-вот готова вылиться книга воспоминаний артиста. Слово «мемуары» он не жалует. Архивной плесенью отдает оно и какой-то немощной старостью. А еще не вечер. Так, что вспомнится (да хоть про сегодняшнее), то и в строку - в форме небольших историй-новелл. Стеклышки в мозаике.
И все же - артист! Все же - голос! Этого ждут больше всего.
А сейчас время музыки. Я люблю его «Синюю вечность», «О море, море!» Я люблю и другие его песни. Но эта (и разве что «Смотри, какая луна» Малгони), как никакая, возвращает в нашу юность, в начало нашей (аж с шестьдесят второго) дружбы.
Я стою в темноте закулисья и вижу, и понимаю, какая это мука через две-три минуты выйти, войти в мир сцены и зала, насторожившегося как цепной пес. Певец не может опустить планку. Некоторые маститые уже давно ныряют, как бы незаметно, под нее. Наш герой - никогда. Мастерство от сердца (это возлюбленная его каторга) не уступит ремесленническому от головы. Волнение передается и мне. После концерта сложилось невольно вот это. Дело не в стихах (я никакой не поэт), а в психологии, запечатленной почти документально. Итак, как бы вместо эпилога...
Монолог артиста перед выходом на сцену
Вот-вот истерично займется звонок,
И звуков разминочных пестрый венок
Погаснет в оркестре. Мой выход. Итак,
Я знаю, что будет. . . И снова не так.
Шагнул, оступился, нестойкую гать
Подошвами чую. До сцены шагать
Минуту-другую. Как доски скрипят!
Сегодня, похоже, я буду распят.
Здесь все неминуемо прочит провал.
И этого хочет мне преданный зал,
В чьем чреве коварном, в кромешности глаз
Уже закипает восторженный сглаз.
Взлететь иль упасть - мне теперь все равно.
Былые вершины зияют, как дно.
Кого-то в кулисах, в потемках плечом
Коснулся. И дрожью в загривок ручьем.
И этот озноб ледовитей, чем Стикс.
И все же терпимей, чем голоса «кикс»,
Возможный огрех - этот певческий сор
В публичных устах разразится в позор.
Замрешь ли над бездной, иль выстрелишь ввысь,
Сегодня, мой голос, молю, не сорвись!
Иду, спотыкаюсь о память свою.
Все песни, которые столько пою,
Не помню. Мелодии брезжат едва.
Уже время петь, но не помню слова.
Не вспомню ни слова, покуда в бреду...
Но снова, но снова, на сцену иду.
За шаг до удушья нисходит покой.
Такой непривычный, внезапный такой,
Как будто из ада враз вырван мой челн
И к острову выброшен волею волн.
Мой остров озвучен морскою струной,
И синяя вечность, взлетая стеной,
Прибоем послушно ложится у ног. . .
Но - вот она сцена и - третий звонок.
- Что больше всего ты ценишь в искусстве?
- Искренность, доброту. Превыше всего - красоту. Я написал бы это слово с большой буквы. Вот так: Красота.
Виктор Уланов, "Элита"
С персонального сайта